Последний остров - Страница 112

112

Аленка уже сидела рядом с Юлей на корме лодки.

– Миша, может быть, покатаемся? И речку Полуденку навестить бы надо.

Ребята тоже перебрались с мостков в плоскодонку, и она тихо заскользила вдоль камышей, оставляя за собой клиновидное движение разводов.

Егор вытаскивал корни шилушника и разрывал их вдоль, доставая мучнистую сердцевину, удивительное лакомство ребятишек всех поколений.

– Попробуй, Аленка. Когда жуешь мучку, закрыв глаза, то и впрямь кажется, что ешь теплый хлеб, обмакнутый в сметану.

Михаил оттолкнулся шестом, направляя лодку в центр озера, где виднелся мыс с хутором Кудряшовским.

Аленка зачерпнула пригоршней воду, плеснула в лицо себе, потом на ребят и засмеялась.

– Миша, ты мне так и не показал кукушкины слезки.

– Бараны поели цветы. Они ведь напастей не боятся.

За мысом в озерном мареве выплыл сосновый бор. Михаил направил лодку к устью воды озерной, что становилась истоком Полуденки. Бор приближался, поднимаясь над миражами и окрашивая воду в мягкую зелень. Михаил оставил шест, и теперь лодка сама потянулась вслед за незаметным движением воды к берегу.

– Коммунары этот бор посадили, – сообщил Михаил. – Сразу же после революции.

– Ты уже рассказывал. Раз десять, – опять засмеялась Аленка.

– Ну и что? Я просто так напоминаю, чтобы ты не забыла. Мне бабушка, пока живая была, может быть, раз сто поминала про своих товарищей-коммунаров. И то я не все помню.

Лодка уткнулась в берег рядом с омутком, над которым пышно разрослись две ивы.

– Михалко, все хочу спросить тебя, – подала голос молчавшая до сих пор Юля, – кто ивы посадил? Не ты ли?

– Да нет, ребята, и сам не знаю. Без меня тут нашлась добрая душа. А здорово взялись, вон как вымахали.

Друзья выбрались на берег. Михаил с Егором уселись на лавочку, а девчата побежали в лес.

Ивы над омутом как-то одомашнили исток Полуденки. Взгляд не сразу холодился от сини озера, а задерживался, смягчался.

От сосен к берегу плыл настой утреннего бора: пахло деревом, хвоей, разнотравьем, тленом прошлогодней падалицы. В пении птиц не было суеты и трескотни, они перекликались спокойно, дополняя и не мешая друг другу, как в хорошем слаженном оркестре.

Ребята заслушались и вдруг переглянулись: Михаил с улыбкой, а Егор с удивлением. Это на поляне сначала запела Аленка. Голос у нее не звонкий, как у всех нечаевских девчат, а какой-то ласковый, мягкий. Ее поддержала Юля сильным грудным голосом.

– Что те артистки поют, – вздохнул Егор. – Не то что мы с тобой. Базлаем, как петухи спросонья.

– Так они ж спелись. Тут, брат Егорша, тоже своя наука. Иначе бы все артистами стали.

– Говорят, артисты много денег зашибают.

– Всех денег не заробишь. Да и куда их много-то? Морока одна с ними.

– Не скажи. Было бы у меня десять тысяч или двадцать, я бы хозяйство завел: пару нетелей стельных, овец с десяток, кур и гусей до полсотни, ну и свиней, само собой. Они, свиньи, неразборчивы в пище, подавай им самую непотребщину, все жрут и сало нагуливают.

– И сам бы хрюкать научился подле них.

– Я человек. Хрюкать мне ни к чему. Зато жил бы себе припеваючи и ни о какой голодухе не вспоминал. Надоело голодать-то, вот и мерещится живность разная, которую на всяческую еду можно перевести. Юлька – девчонка, а туда же, мечтает, как теперь жить станет, как хозяйство свое разведет, что в огороде посадит. Тоже пожрать-то не дура. Все путем кумекает. И ты небось когда пупок подтянет к хребту, не об одних цветочках думаешь.

Михаил не стал спорить. Голодать за войну и ему надоело. А что проку в мечтаниях да спорах насчет еды? Только еще больше есть хочется. Лучше уж не расстраивать себя, а помечтать о чем-нибудь другом, несъедобном. Вот, например, о лесе. О таком, который посадили коммунары. Может быть, Михаил тоже посадит такой же большущий бор где-нибудь на гарях или лучше всего сразу за Нечаевкой на суглинистых неудобицах берегом бывшего Сон-озера. Из маленьких саженцев вырастут большие деревья, лесом сделаются. И будет в этом лесу своя жизнь с птицами, разными травами и даже со зверями. А потом, через много-много лет, кто-нибудь покажет на маленького седенького старикашку и скажет будущим ребятишкам, что лес этот выходил чудной дедок…

– Слышь, Егор, вот когда в старикашку с годами превращусь, как меня называть станут?

– Наверное, как и Сыромятина, по имени да отчеству.

– Ага, значит, так: «Лес этот выходил чудной дедок Михаил Иванович». Ну, тогда жить можно, тогда еще ничего, – Михаил поднялся и крикнул девчонкам: – Эй, вы, гулены! Домой пора вертаться!

Аленка вышла к берегу с сияющими глазами и букетиком нежных голубых цветов.

– Миша, посмотри, какой красивый букет собрала.

– Ну вот… – Михаил смутился от своей неожиданной растерянности: цветов этих он никак не ожидал увидеть в руках Аленки, да еще накануне ее отъезда. – Видишь, ты сама и нашла кукушкины слезки. А я за ними бегал к черту на кулички.

– Кукушкины слезки? Которые из твоей сказки?

– Они. Те самые… – и он даже отвернулся.

– Но ведь это нежные и смирные цветочки.

– Смирные, смирные. Смирнее некуда, – как бы оправдываясь перед Михаилом, сказала Юля. – Просила же не рвать их…

Аленка не поняла ее настроения и продолжала допытываться:

– Почему же ими старушки людей пугают?

Егор хмыкнул и попросил Юлю:

– Юль, изобрази свою бабусю.

– Была охота.

– Ну, Юль, ты ж в точности копируешь всех старушенций. И про цветочки бабкину присказку знаешь.

Юля еще поломалась для приличия и стала изображать. Она повязала косынку на старушечий манер, платье одним концом подола заткнула за пояс и схватила с земли хворостину. Да еще сгорбилась. Ну – копия ее бабки. Ребята покатились со смеху.

112