Последний остров - Страница 115

115

Грустно улыбнулся Иван словам Жултая насчет его «тыловой» биографии, но обиды не выказал. Только переглянулся с Тунгусовым да Ермаковым. А Жултая обнадежил:

– Скоро все вернутся, кто уцелел.

– Я так думаю, что мой уцелел, – воспрянул Жултай. – Ведь не может человек совсем без вести пропасть. Раз не убили, значит, живой. Вон, Семка одноглазый после третьей похоронки вернулся. Тоже моряк.

– Это который из Гренадер, што ли? – уточнила Сыромятиха.

– Ну. И даже на Зойке эмтээсовской женился. И мой сыщется. Хоть за тридевять земель упрятали его фашисты, а все равно сыщется.

Катерина отвела взгляд в сторону, спрятала глаза, полные слез. Полез за кисетом дед Сыромятин.

– На войне люди просто так не исчезают… – тихо произнес бывший разведчик Федор Ермаков.

Тунгусов скосил глаз на его грудь, похожую от множества орденов на иконостас, и кивнул головой в знак согласия, прикидывая в уме по этим орденам, сколько же «языков» приволок земляк его с чужой стороны и скольким семействам сообщалось в фатерланд о «пропавших без вести».

– Жултай, ты бери конфеты-то, – угощал приятеля Михаил. – И консервы попробуй. Это мясные. А это из настоящей морской рыбы.

– Ну, коли морская, отведаю малость.

– А настроение у тебя правильное, Жултай, – снова ободрил его Разгонов-старший. – Обязательно надо верить в возвращение. Без веры никак нельзя. Даже птицы к своим гнездам возвращаются, а люди и подавно.

– Спасибо на добром слове, Иван Степанович. Очень даже во всем согласен с вами. Буду ждать, – он съел кусочек рыбы, залпом выпил предложенный Михаилом чай и поднялся из-за стола. – Спасибо, Михаил Иванович, за чай. Пойду. Я ведь только на минуту забежал. С Победой поздравить и насчет отца справиться. Круглая земля-то, и люди ненароком встречаются на ней. Може, кто и видел Ульджабая…

Жултай за руку попрощался с Иваном, остальным кивнул головой и вышел со двора.

– Ждет горемычный… – всхлипнула Сыромятиха. – В первые же дни пропал Ульджабай, скворушка наш нечаевский, царствие ему небесное. И мать померла. Один теперь одинешенек матросик из корня своего остался.

Иван глянул на Федора.

– Как это без вести? Он же в твоем взводе был.

– Был… Он тогда первый и кинулся с гранатами под головной танк… Сгорая без остатка, потому и попал в списки без вести пропавших. Да не он один…

Катерина вытерла слезы, сказала мужу:

– У всех проезжих, кто с войны, про отца своего выспрашивает. Не обделила война село наше горюшком. Ни одной семьи не обделила…

– А кто еще, кроме Жултайки, из нечаевских вернулся? – спросил Иван у деда Якова.

– Костюху Анисимова днями поджидаем. Остальные перед тобой в полном составе: Федя и Парфен.

– И все?

– Все, Иван Степанович… Може, кто вот так же, как ты, обманет войну, подождем. А пока… все перед тобой.

– Как же это так, мужики, а? Парфен, нас же восемьдесят пять человек ушло в сорок первом…

Тесен стал ворот гимнастерки Тунгусову, шрам на щеке задергался, но ответил он твердо, тут уж скрывать нечего:

– Все полегли, Иван. Кто под Москвой, кто на Курском направлении… А до Берлина только ты и дошел.

Стакан хрустнул в сжатом кулаке Ивана. Белое вино разлилось по скатерти, окрашиваясь красными полосками из порезанных пальцев.

– Что же это за арифметика такая получается… – глаза его остановились и стали похожими на осколки раздавленного стакана, а лицо подернула мертвенная бледность.

– Отец, ты руку поранил, – испуганно вскочил Михаил. Он подошел к отцу, сказал озабоченно: – Давай-ка перевяжем…

– Гаврилов? Ты почему ходишь по земле, раз все мы убиты и захоронены на высоте?

– Ты чего это, отец? Какой же я Гаврилов? – Михаил беспомощно оглянулся на Ермакова.

Федор поднялся и шепнул Анисье:

– Унеси ребенка. И Юльку с Аленкой уведи. Быстро у меня. А сам шагнул к Ивану и, как клещами, сдавил его руку.

– Тихо, комбат. Все в порядке. Взяли мы высоту. И батарейцы твои отдыхают…

– А …Катя? Катенька… – просветлел лицом Иван, но глядел мимо Федора помутненными глазами, вдруг торопливо заговорил: – Много у тебя работы сегодня. А высоту мы и взаправду взяли. Взяли, Катя. Но и она забрала ребят моих. Подними их, Катя. Ты можешь. Ты же и меня не раз воскрешала… Смотри, там Берлин! Он горит. Ты подними ребят и уходи. Теперь мы сами дойдем. А ты береги детей. Они нас потом заменят. Мне больно, Катя… Федя? Ты чего?

– Да стакан вот разбился. Хотел выпить с тобой, а он взял и разбился. Не железный ведь стакан-то…

– Это бывает, Федя. Хм, а я вот руку себе порезал. На-ко, сынок, перевяжи… – он опять говорил спокойно, вполголоса.

Михаил разорвал на две полосы чистую тряпицу и стал бинтовать отцу руку. А Катерина сидела по другую сторону мужа с застывшим горем-печалью на лице и не могла оторвать кончик платка от губ. Губы ее мелко дрожали.

– Господи, твоя воля, спаси нас и помилуй… – перекрестилась Сыромятиха, и незаметно толкнула локтем старика, шепнула ему: – Язык проглотил, окаянный?

Дед Яков кашлянул и строго обратился к соседке:

– Катерина, чай-то у тебя остыл, поди? Раздуй самоварчик-то. Егорка, чего бездельничаешь. Ташши лучину, подмогни хозяйке, вишь, не успевает она потчевать нас.

Катерина заставила себя подняться, заставила глаза быть сухими, вспомнила сердитый выговор старухи Сыромятихи еще в начале войны о неумении Катерины ждать. Ждать-то она научилась, да вот… дождалась.

Тунгусов скрутил цигарку, поджег ее и протянул Ивану.

– Закури-ка, Степаныч, моего самсона. Бронебойный табачок у меня. Самделишний.

115