– Будя… Лучше… вдругорядь. На сегодня… будя. Иди домой.
– Ты первый.
– Сил нет подняться.
– Ползи.
Они еще чуть полежали, выравнивая дыхание и охлаждаясь от мокрой земли, потом долго и мучительно отползали друг от друга на, казалось, бесконечный метр. Оглянувшись, не замышляет ли противник каверзу, встали на четвереньки. Антипов покрутил головой и, чуть не плача с досады, вдруг трезво сказал:
– Я… тебя убить хотел… А не смог. Верткий ты, как звереныш… И мужики тебя видели… заложат. Чтоб ты сдох, Мишка… Чтоб тебе в лесу окочуриться…
– Не-е… мне рано… делов много. Было бы силы поболе, я б тебя седни утопил, Антипов. Честное слово. А за что – сам знаешь.
– Квиты, значит.
– Нет, не квиты… Ничья пока. Мне все одно доконать тебя надо… И ты так думаешь… про меня.
– Ты… брось это. Давай договоримся. Насчет лесу… твоя взяла. Понял? Я тебя не видел… И ты меня… тоже. С мужиками сквитаюсь. И с Танькой улажу. Уговор?
– Лиходей ты… – Мишка хотел наотрез отказаться от предложения агента, но ведь он не Кузя Бакин, от этого Антипова можно и красного петуха под стреху в подарок получить. – Ладно, Антипов, трепаться не стану… Но за олениху и за свою овечку я с тобой еще посчитаюсь… Это сегодня я сплоховал… без ружья-то… А так… не попадайся мне в лесу на пакости – укокошу… И глазом не моргну.
– Не укокошишь. Ты – власть. И я – власть.
– Дурак ты, вот кто. И лиходей. Попадешься еще раз, вот тогда и посмотрим, кто из нас власть настоящая. А счас ползи.
Когда Антипов уполз и растворился в темноте, Мишка долго шарил по земле руками у забора, ощупывая бугорки на дороге, перебирал корни шилушника. Сначала кнут нашел, потом и фуражку. Она была ему так необходима, что он готов был повторить всю сегодняшнюю погоню и еще раз схлестнуться с Антиповым. Цепляясь за гибкие прутья тына, он поднялся, натянул на голову фуражку, чуть сдвинув ее набок, и приложил пальцы к козырьку, отдавая честь всем товарищам командирам.
Попробовал идти – не получилось. Нога как чужая, мозжит в коленке, и мурашки покалывают до самой ступни, будто отсидел ногу-то. Придерживаясь за плетень, Мишка все же проковылял несколько метров до своего проулка и тут на мостках, на фоне воды, увидел сидящего человека. Даже не человека, а человечка. Стоят на мостках два ведра, а между ними сидит на корточках человечек. Сидит, накрывшись какой-то одежкой, и не шевелится. По обе стороны мостков привязаны две лодки: одна Мишки Разгонова, до нее даже можно рукой дотянуться, другая – деда Якова. Лодки тихонько шевелятся на воде, а человечек как истукан.
– Эй! – несмело позвал Мишка. Человечек даже не колыхнулся.
– Во дела!.. – заворчал Мишка. – Уже кикиморы начали мерещиться.
– Сам ты кикимора…
– Тю! Юлька, што ли? Иди-ка, подсоби мне.
– Боюсь.
– Некого уже бояться.
– Я луны боюсь.
– Юлька, ты в своем уме?
– Я-то в своем. А луна где?
– Да ты разуй глаза! Темень же несусветная, – рассердился Мишка: человек тут еле стоит, даже говорить ему трудно, а эта толстая дура комедию разыгрывает.
Юлька подстреленной сорокой запрыгала с мостков, держа над головою дедов пиджак, приткнулась, вздрагивая всем телом, к Мишке, зашептала ему в лицо:
– Ой, мамочки, страхи-то господни… токо я ведро зачерпнула, а в ведре-то вдруг светло стало. Я так и обмерла. Глядь, а луна-то по камышам крадется… Н-нет, не луна, а ее отражение, а сама луна… ой, мамочки… не стоит, как всегда, а плывет… нет, медленно так летит, будто кто тусклый фонарь на шесте несет по-над берегом и трясется от дождя.
Мишка тряхнул Юльку за плечи, остановил ее бредовый шепот:
– Кто трясется? Какой лешак тебе тут фонарь таскать будет?
– Откуда я знаю. Как светло стало, я пиджаком накрылась и ни гугу. До сих пор поджилки трясутся.
– Дура ты, Юлька. Я ж битый час тут в пяти шагах фуражку искал. Еле нашел в темнотище-то, а ты фонарь придумала…
И осекся Мишка, вспомнив, что действительно, когда фуражку искал, стояла чернильная темнота, а когда они встретились с Антиповым и устроили мамаево побоище, было светло, ну не так чтобы очень, но он явно видел светлую воду, рябую от дождевых капель, глаза Антипова и кровь на его лице, даже багровый шрам Мишка явно различал, что пересек лоб, нос и скулу агента. Но никакой луны и никакого фонаря Мишка не заметил.
– Юлька, а ты нас с Антиповым видела?
– Когда?
– Да вот только што, прямо у мостков барахтались. Он же на лошади мимо тебя проехал. А я остановил его.
– Будет врать-то. Луна ненормальная была, а больше тут никого не было.
Мишка в улыбке скривил разбитые губы, отстраненно глянул в лицо Юльке, зачем-то, как слепой, ощупал ее лоб, нос, щеки.
– Ты чего? – еще больше испугалась Юлька и, вздрагивая, теснее прижалась к Мишке.
– Ничего… – он покрутил головой, забормотал, как в беспамятстве. – Я не видел луну. Почему? Ты не видела Антипова. Я почему-то не видел и тебя. И ты меня не видела. Значит, никого здесь не было? А мы откуда взялись?
– Я пришла за водой. А ты стоишь здесь как истукан и бормочешь.
– А… значит, ты только что объявилась… Ну, тогда я совсем ничего не понимаю.
– Пошли, Михалко, домой. Ты же огнем горишь. Весь, как печка, жаром пышешь.
Но Мишка не слышал Юлькиных слов. Он тихо опустился у плетня, сел поудобнее и сладко заснул. Как ни тормошила его Юлька, не могла добудиться. Пришлось ей бежать домой и звать на помощь деда Якова.
Спал Мишка без малого двое суток. И многое заспал. Поэтому темная ночь с фонарями уже казалась ему длинным тяжелым сном.