Последний остров - Страница 32

Подле избушки Разгоновых, откликаясь на зов весеннего солнца, медленно просыпалась старая акация, выстреливая из нагретых почек мелкие резные листочки. На чисто прибранном дворе упругим ковром зазеленела мурава конотопка. Вдоль заборов тянулась темно-зелеными волнами еще не припыленная крапива – самая пора ее в постные щи.

Дни заметно прибавлялись. И у Мишки Разгонова дел прибавлялось. Он безвылазно пропадал в лесу: то участки под новые вырубки замерял в леспромхозе у Феди Ермакова, то просеку пытался расчищать, то подсаживал молодняк на вырубках. Заодно и себе заготавливал топлива на зиму.

В тот день Мишка рано вернулся из лесу. Он сгружал с ручной тележки сушняк и ставил его у пригона вершинкой к вершинке. Еще отец учил его не складывать сушняк на землю, а именно ставить, чтобы зимой не выкапывать из-под снега.

В проулке показался Жултайка Хватков. Он в тельняшке, штанины брюк закатаны до колен. На плече шест, с которого свисает посеребренная рыбными чешуйками сеть-трехперстка. В руке – ведро, полное желтобрюхих карасей.

– С праздником тебя, Михалко. Кажись, Пасха сегодня.

– Кому праздник, кому работа, – ответил Мишка. – Чего эт ты не в поле?

– А… у нас трактор опять сломался. Беда прямо. День пашем, день шестерни в эмтээсе лечим. – Жултайка приставил к изгороди шест с мокрой сетью и почесал в кудлатой голове. – Новость-то слышал? Антипов с кем-то подрался. Вторую неделю из дому носа не показывает. Говорят, весь измордованный.

– Поделом, значит… – хмыкнул Мишка, не удивляясь известию Жултая.

– Ты, чо ли, в курсе?

– Може, и в курсе, – Мишка засмеялся, подмигнул дружку. – Это его, наверное, опять Кузя Бакин звезданул между рог.

– Да ладно темнить… Сговорились вы с Танькой Солдаткиной. Она тоже Кузю допрашивала. Кузя отбожился, но теперь гоголем ходит по деревне, прямо герой. А я вот рыбалил.

– Ты б вместо рыбалки-то дровишек себе заготовил, пока трактор на ремонте. Опять зимой куковать будешь.

– Не буду. Приволоку после смены пару сухих валежин, вот тебе и дрова на зиму. А на себе таскать что-то нет охоты. Как приезжая-то?

– Аленка?

– Ну.

Мишка оглянулся на избушку и тихо ответил:

– Молчит. Ты понимаешь, молчит все время. А ночью плачет. И не ест ничего. Чудная она какая-то… Помру, говорит.

– Табак дело…

– На солнце вот сегодня вывели. Может быть, солнышку обрадуется.

– А я рыбы ей принес. Куда мне одному-то целое ведро. Слышь, а повидать ее можно?

– Аленку, что ли?

– Ну.

– Так заходи во двор. Вон, под акацией она и лежит.

– А, чего там… – Жултайка не пошел к воротам, а махнул прямо через плетень к Мишке. – Пошли?

– Иди, иди. Не бойся. А я пока тележку разгружу.

Возле пригретой солнцем стены избушки рядом с акацией стоял топчан. На нем, укрытая стеганым одеялом, лежала Аленка. В ногах у нее сидела Мишкина мать. Она перешивала мужнину рубаху из веселого ситчика в голубой горошек на кофточку Аленке и пела вполголоса:

Как по озеру большому
Серый гусь плывет.
И печальную он песню
Жалобно поет:
«У меня крыло больное,
Не могу лететь.
И на озере всю зиму
Должен я сидеть».
Лиса хитрая подкралась,
Скок на бережок,
Гуся серого схватила,
Понесла в лесок.
Гусик серенький заплакал,
Стал лису просить:
«Отпусти меня, лисичка,
Дай еще пожить».
А лисичка да сестричка
Добрая была.
Гуся серого пустила,
Сама в лес ушла.

Жултайка смущенно кашлянул в кулак и поставил у топчана ведро с рыбой.

– О, да у нас гости, – приветливо улыбнулась Катерина.

– Салам-здравствуй, теть Кать.

– Раненько ты со смены сегодня.

– А, чего там! Трактор совсем шаляй-валяй. «Фордзон» он и есть «Фордзон». Дезертир, а не трактор. Теперь меня пока на «Сталинец» посадили. Сегодня в ночь иду. А сейчас рыбачил маленько. Возьми рыбу, Пасха ведь. Пироги делай, если мука мало-мало есть.

– Есть, Жултаюшка. Хотела пампушек напечь. Сейчас я мигом рыбников закручу.

Она взяла ведро и ушла в сени.

Жултайка осторожно присел на краешек топчана, откуда поднялась Катерина, и кивнул Аленке:

– Здравствуй.

Она промолчала, но с интересом и удивлением уставилась на скуластого и загорелого крепыша.

– Зачем молчишь? – заволновался Жултайка.

– Здравствуй, – тихо ответила Аленка.

– Ты взаправду из самого Ленинграда?

Она кивнула.

– И войну видела?

– Видела.

– Никогда б не поверил, чтобы девчонка и войну видела… А моряков военных видела?

– И моряков видела.

– Вот и мой отец моряк. Видишь, тельняшка у меня. Он прислал. А ты чего хворая-то?

– Не знаю.

– Ты ешь больше. И ходи. А лежать не годится. К лежачим все болезни пристают. Вон Михалко с утра до ночи по лесу шастает, потому и хвори не знает.

Аленка чуть заметно улыбнулась, повторила чудное слово:

– Шастает.

– Ты чо, не веришь? Да чтоб мне треснуть!

– Почему же не верю? Верю… – она помолчала, продолжая разглядывать гостя, и он ей почему-то начал нравиться. – Тебя как зовут?

– Жултай. Батя у меня казах, а мамка была русская. Только имя у меня наоборот – казахское, а фамилия русская. Смешно, правда? Все говорят, что так не бывает. А я вот есть – и все тут! – Жултай даже ударил себя кулаком в грудь.

– Тебе очень бы пошла морская форма, Жултай.

– Эт ты на самом деле? – глаза Жултайки вспыхнули, но тут же он сконфузился, попытался спрятать под топчан босые ноги, чихнул от волнения и рассердился на самого себя.

– Будь здоров.

– Чего? А… да, расчихался тут, лешак его забери… Ладно, пойду я. А ты того… поправляйся. Рыбу ешь. Я целое ведро тебе приволок. Говорят, фосфору в ней уйма. А фосфор – первое дело для укрепления костей. Кости будут – мясо нарастет. И вообще рыба для всего организма шибко полезная. А правда, что я на моряка похож?