Последний остров - Страница 45

К полудню совершенно «случайно» заглянул в лесничество дед Сыромятин. Он придирчиво осмотрел подворное хозяйство, потом сел на крыльцо и позвал ребятишек.

– И ты, Михаил, садись рядком да поговори ладком.

– А мне сидеть недосуг. Говори, чего опять надумал.

Сыромятин сдвинул мохнатившиеся в беспорядке брови и почему-то начал выговаривать с непонятной для ребят обидой:

– Ты вот все шибко по своему усмотрению ладишь. Для зверья в лесу, оно понятно, вреда не будет. Не умеешь ты против самой природы восставать. Ладно. Это ведь как песню повести, не каждого талантом Бог наградил. Токо смотри, Михаил: в природе человек особую стать имеет, человек ить не гольян озерный и не мураш. Даже не древесный лист, он всяк в себе очень даже разный. Нету на земле двух одинаковых человеков, нету – и в этом весь секрет сотворения человека. Понял меня? Или все еще непонятливым прикидываешься?

– Все равно буду жучить твоих корешков из Гусиновки. Дураки они, а дуракам закон не писан.

– Ничего, стало быть, ты не понял. Ну, до чего ты, Михаил Иванович, непонятливый в человеке, это ж прямо беда, – старик еще сердито оглядел Мишку с ног до головы, всю его решительную молодую фигуру, даже вопрошающе взглянул на Аленку с Егоркой, ища у них сочувствия и понимания. Но они вовсе не понимали, куда клонит дед Яков. Миша же давно угадал, зачем пожаловал на кордон их дорогой гостенек.

– Так ты чо, Яков Макарович, за меня испужался? Говори тогда, коли начал, да без экивоков.

– Война ведь не только там, за Урал-камнем, идет.

– Во! – Мишка аж подскочил. – Сам же говорил мне, и начальство наказало, штоб я как солдат здесь на посту стоял и никому никакого спуска. Так? Так! А они чо говорят, твои корешки по гражданской? Да и все потравщики? Мол, война все спишет. – Мишка засунул руки в карманы, насупился и хитрюще так, как Юлька Сыромятина, глянул на старика. – Знаю, отчего ты такой заботливый. Боишься наказ гусиновских мне передать. Так я и без тебя знаю. Они лично мне обещали в глухом месте голову оторвать и в болото закинуть. Испугали! Аж поджилки дрожат! Кто там, поди, косой опять расхорохорился? Пусть лучше спасибо скажет, что я его мерином не сделал.

Сыромятин покряхтел, передвинул плечами, будто мураш у него по шее ползал, сунул было руку за кисетом, но передумал курить. Помолчал, как-то озорно вскинул бороду и по-мальчишески заважничал:

– У меня ведь тоже, ежели чего… ежели шибко пакостить начнут, не заржавеет. Тряхну стариной… А разговор, однако, был… Чего уж тут в прятки играть. В далеких-то буреломах не припоздняйся, не ровен час… А теперь заделье побоку, на очереди – дело.

Яков Макарович поднялся, сходил в сени и принес оба ружья: Мишкину берданку тридцать второго калибра и свою двустволку. Мишкино ружье он притулил к высокой завалинке, а со своим уселся на крыльце и задумался, склонив голову набок. Сыромятин прислушивался к тому, что беспокойно торкалось у него в мозгу, и сокрушался – жаль, что не может он простыми словами объяснить окружившим его ребятишкам, как он их любит и жалеет до невозможности.

Да и сами ребята деликатно ждали, чувствуя – с дедом что-то происходит очень серьезное, он как бы ответ перед ними держать собрался, а все не мог решиться.

– Тут дело такое… – тихо заворчал дед Яков, но теперь уже сердясь на самого себя за неловкие слова в важном деле. – Оказия у меня вышла с глазами. Будто пороху в них надуло, что ли. Вот, стало быть, и бери, Михаил Иванович, ружьишко-то мое для своей надобности. Твоей пукалкой токо рябчиков скрадывать…

– А как же ты, Яков Макарович? – не понял старика Мишка.

– А я… Да чего там. Бери. Тульской работы ружьишко, сам знаешь. И глаза, опять же…

– Мудришь, дед. При чем здесь глаза? Тебе никак нельзя без ружья, особенно по нонешним временам.

– Об чем разговор? Карасей ловить да старуху воспитывать можно и без ружья. Так что принимай подарок, Михаил Иванович. Послужило мне ружьишко, слава богу, исправно, теперича пусть послужит новому хозяину. Оно тоже должно службу нести, понял? Балда стоеросовая!

– Вот теперь я понял тебя, Яков Макарович… – Мишка осторожно принял из рук старика двустволку, погладил вороненые стволы, ложе, испробовал, ухватистое ли цевье. – Спасибо, Яков Макарович. Шибко ты мне угодил. Ну… На все сто! А раз так – ты, Егорка, забирай мою «фузею»! Тоже, поди, стрелять-то охота, а?

Егорка, не веря в свалившееся вдруг счастье, испуганно схватил легкую Мишкину одностволку и стал придирчиво ее рассматривать, будто видел впервые. Даже в ствол заглянул с обеих сторон.

– Дак ты чо, Михалка… прям за так и отдаешь? – спросил он довольнешенького случившимся друга. – И тебе совсем, ну нисколечки не жалко своего ружья?

– А зачем мне теперь два? Бери, пока не передумал.

– У-у-у! – вместо благодарности только и смог промычать Егорка.

Аленка чуть не плакала от радости за ребят за такого чудесного деда Якова, за то, что у них на острове теперь целая артиллерия и что сегодня уже прибыл первый гость, да еще какой гость!

– Ребята, а теперь надо обязательно дать салют в честь новоселья, – предложила Аленка.

– Салют можно, – заулыбался Яков Макарович. – В белый свет палить – это тебе не в копейку, попасть немудрено. Ну-ну, ладно, я ить не всерьез, – успокоил он обидевшихся было ребят и даже похвалил их перед девчонкой. – Стрелки они у нас знатные. Особенно Михалко. Когда учился дичь промышлять, с одним зарядом шел на охоту, а пустой, однако, никогда не вертался.

– Вот хитрый дед! – удивился Егорка. – Так ты ж, дед Яков, больше одного патрона ему не давал. Тут хошь не хошь, а снайпером заделаешься.