Последний остров - Страница 101

101

Однако заботы заботам рознь. Тут несколько дней назад объявилась в лесничестве председатель сельского Совета Татьяна Солдаткина. Она придирчиво осмотрела хозяйство, ухи свежей похлебала, с Аленкой пошушукалась, а когда уезжать собралась, озадачила лесничего:

– Подавай заявление, Михаил Иванович. В партию тебя принимать надо.

– Ты с ума сошла?!

– Наоборот, шибко поумнела. В Нечаевке нужна партийная организация. А коммунистов – я да Парфен.

– Но ведь мне шестнадцать! А в партию принимают с восемнадцати.

– Правильно. Как раз два года кандидатского стажа будет.

– Надо подумать.

– Нечего думать. Мы с Парфеном толковали об этом не один раз. А Парфен и в райкоме получил добро. Там уже знают тебя.

– Да вы мне хоть школу-то дайте закончить. А то ведь смех голимый получается…

– Это – пожалуйста. А заявление пиши срочно. Понял? Кандидат – это уже коммунист. А трое коммунистов – это уже партячейка. А партячейка в деревне – стержень всей жизни дальнейшей.

Он пошел ее проводить. Таня вела в поводу смирную лошадь, молчала, покусывала обветренные губы, искоса взглядывала на Михаила. Там, где дорога собиралась юркнуть в березняк, Таня остановилась, схватила Михаила за борта его форменного кителя и, глядя прямо в глаза, чуть не плача заговорила:

– Ты, курья башка, даже представить себе не можешь, какая беда грозит нам со дня на день… У меня каждое утро душа обмирает, как подумаю, что война кончится. Что делать-то будем? И ради чего жить?

– А ради чего сейчас живем? – смутился Михаил.

– Все для фронта, все для Победы. Понял? Все призваны по законам военного времени. И надеждою живем, общей надеждой. А возьми каждого по отдельности… Мы с Парфеном все семьи перебрали, каждую похоронку подсчитали. Только один живой еще остался, в госпитале, – Константин Анисимов, отец Егора. Все! Больше никого из мужиков в живых нет. Последняя похоронка пришла на моего бывшего ухажера…

– Лапухин погиб?

– Да… Да! Все там!

– Я знаю! – Он резко и грубовато отстранился от Солдаткиной. Но она хватала его за плечи, поворачивала лицом к себе и уже кричала не сдерживаясь:

– Что ты знаешь? Что? Хоть и прошел науки у деда Якова, а главного все равно не знаешь! Пока общая забота и общее горе, люди держатся. И колхозишки наши на ладан дышат, а держатся… А кончится война, назавтра все развалится. Понял? Или эту грамоту ты еще не проходил? Какими такими святыми словами ты заставишь одну бабу работать на семерых мужиков в мирное время? Хватит ли у тебя совести гнать в поле немощного старика? Вон Кузя Бакин, и тот уже навострился ехать после школы на киномеханика учиться. Не выдюжит деревня без мужика. А бабы устали…

– Все сказала? Была бы ты мужиком, Татьяна Сергеевна, врезал бы я тебе меж глаз. Раскудахталась… Похоронки она подсчитала… А нас с Егором, значит, не в счет? А Жултая? А Федора Ермакова? А братьев Овчинниковых? И Кузя Бакин никуда не денется, через неделю-другую в пастухи колхозные пойдет. И сама ты… бросай председательство да бери снова тракторную бригаду или ферму, поболее будет проку-то… А мужики… Подрастут мужики. И нечего тут сопли распускать!

– Мишка!

– Не Мишка! А Михаил Иванович!

– Да какой ты мне Михаил Иванович…

– Тогда катись отсюдова! Зачем приезжала?

– Затем и приезжала, что правильно соображаешь. А то бы стала тебя здесь выслушивать…

Она довольно ловко прыгнула в седло, подобрала поводья и все так же сердито спросила:

– На самом деле, врезал бы меж глаз, а?

– Заработаешь, дак…

– Ну и мужики пошли. Вчера Парфен Тунгусов чуть ли не с кулаками политграмоту объяснял, сегодня Михаил Разгонов все ту же политграмоту на свой манер…

– А тебе легче с Антиповым турусы на колесах разводить?

– А тебе не надоело воевать с ним?

– Так я еще не выиграл своего последнего боя…

– Не будет у тебя последнего боя. Такие, как ты, обречены всю жизнь драться.

– Ладно. Поживем – увидим… А хочешь, я скажу, почему ты на самом деле в панику ударилась?

– Скажи…

– Весна потому что. И зависть к товаркам. У Анисьи семья сложилась. Дину Прокопьевну Тунгусов сосватал. А тебе с ухажерами… ну никак не везет, хоть тресни.

– М-м… может быть… – Татьяна заинтересованно глянула на Михаила и ждала, что же он еще скажет, этот премудрый лесовичок. Ведь угадал он мысли Солдаткиной и невысказанную зависть к подругам почувствовал. – Валяй дальше.

– Хватит. А то обидишься. Но могу еще одну тайну открыть.

– Тайны положено разглашать только сердечные.

– Во-во! Как раз сердечные. В тебя по уши влюблен Хватков.

– Чего-чего? Жултай? Мели… Он же с Диной… Нет, ты серьезно? Такой молоденький…

– Кто молоденький? Жултай? Зато фронтовик! Медаль имеет! И, между прочим, его бригадиром назначают. А ты?

– Что я? Вот вызову его в кабинет и допрошу при свидетелях, какие там у него мысли насчет семейной жизни… – И тут она наконец улыбнулась. – Ладно. Поругались и пошутили. Всего помаленьку. Будь здоров, Михаил Иванович! И не забывай, зачем я к тебе приезжала.

– Постараюсь…

Быстрее обычного, как ему показалось, Михаил добрался в этот раз до лесничества. Еще издали, почуяв своего хозяина, начал взлаивать Полкан. Посреди обширного двора стоял Игренька, казалось, он с удовольствием подставляет себя падающему снегу. Конь сразу же ткнулся теплыми бархатными губами в ладонь Михаила, недовольно фыркнул и отвернулся.

– Ну вот, и обиделся… А сенцо-то, я вижу, в яслях ты все подобрал. Молодец. Счас вынесу чего-нибудь посолониться. Да сбегаем до немцев, пошпрехаем с ними…

101