Последний остров - Страница 117

117

– Что это у тебя за форма, сынок?

– Лесничего. Макарыч ведь говорил в застолье. Два года уже работаю. А этой зимой еще на курсах учился. Экзамены сдавал. Все ладом: деньги, паек, форма одежды. И лошадь при мне. Кордон лесничества на Лебяжьем.

– На Лебяжьем, говоришь?

– Ну. Обжили мы его как следует. Почище любого курорта у нас на Лебяжьем. Отдохнешь маленько, повезем тебя с Аленкой туда. За одно лето все болезни свои забудешь.

– Если б только болезни… Не знаю, как и дотянул до дому. Да и не мог не дотянуть. Я должен был вас увидеть.

– К дому все дороги короче.

Иван вдруг побледнел в лице, оперся на плечо сына и твердо, чуть с хрипотцой заговорил:

– Вот что, Михаил Иванович. Ежели что случится, а это может произойти в любую минуту, то исполни последнюю отцовскую волю: похоронишь меня у Лебяжьего на взгорье подле двух берез. Стоят еще те березы?

– С-стоят… – содрогнулся Михаил от изменившегося до жесткого приказа голоса отца и от того, что он сказал. – Зря ты, отец, такие разговоры начинаешь.

– Мне лучше знать. Я ведь всех обманул – и врачей, и саму смерть. Отсрочку себе выкроил. Приехал умирать на свою землю. Это кое-что да значит, – все так же круто наказывал отец. – А похоронишь меня обязательно на Лосином острове. Истомилась душа в обнимку с безглазой. Не хочу и после настоящей смерти на кладбище лежать. Живым среди мертвых належался.

– Но разве так бывает, отец? – пересохшими сразу губами прошептал Михаил. – Я ничего не понимаю… Мы ждали тебя каждый день. Каждую минутку только и думали… А ты… И мать, так ту сразу же убьют этакие слова твои…

Иван повернулся лицом к сыну, жестом и взглядом заставил его замолчать. Потом снова глянул куда-то поверх Михаила затуманенными глазами, сказал тише и уже более мягко:

– Ты еще молод, сынок. Тебе трудно вот так сразу понять всю мою боль и тоску. Потому не осуждай сейчас решение солдата, дважды или трижды воскресшего, но в самый последний свой час пожелавшего умереть на родной земле. Каждый человек, сынок, имеет на это право. А ты закали сначала сердце и ум, тогда все и рассудишь. А теперь показывай свои лесные травы и оставь меня одного. У тебя тоже, наверное, как и у Парфена Тунгусова, делов целый короб?

– Дела всегда есть в хозяйстве. Без дела человек не живет, а зазря небо коптит…

Михаил осекся на последнем слове, удивленно посмотрел на Катерину, которая вышла из сенок с узелком в руках.

– Мамань, ты куда это навострилась? – он поднялся навстречу матери.

Подошел и отец.

– Ты уж поухаживай за отцом-то, сынок, – как бы оправдывалась она. – А я мигом на базарчик сбегаю. Может, наряды свои довоенные на масло или мед поменяю…

Иван взял у Катерины узелок и развязал его. Тут была легкая праздничная шаль из дорогого кашемира, сафьяновые полусапожки, сшитые когда-то весельчаком Ульджабаем Хватковым, шелковое платье с кружевным воротничком, тяжелая связка стеклянных бус, окрашенная под жемчуг.

– Да я уж и отвыкла от этих нарядов-то. И не до них нам сейчас, – виновато говорила Катерина.

– Катя, надень-ка все это сейчас, – спокойно попросил Иван.

Она испуганно и непонимающе вскинула глаза на мужа, потом на сына. Нет, они не шутили, они вполне серьезно на нее смотрели и очень любили ее. Катерина закусила губы, чтобы не расплакаться от благодарности к этим самым дорогим для нее мужчинам, с потаенной надеждой улыбнулась и, забрав вещи, ушла в сени.

– И то верно, – рассудил Михаил. – Ишь, чего удумала. Будто без рук мы, на еду не заробим. Главное, войну пережили, а теперь нам сам черт не страшен.

– За тебя я спокоен, сынок. А мать нашу жалко… Женщины, они как дети… вдвойне их жалко…

– Она ничего у нас, она терпеливая. Видел Аленку? Вон какая девица-красавица получилась. А приехала сюда – страх один, заморыш заморышем. Мать ее выходила…

– Я заметил, что и соседка выросла…

– Юля-то? Ну… Юля – человек. С ней хоть в разведку…

Иван достал из нагрудного кармана гимнастерки старинную ладанку и показал сыну.

– Не стал при соседях говорить. Эту ладанку передал мне Кирилл Яковлевич под Курском. А я ему Крест Сварога нательный. Поменялись и слова дали: кто вернется домой, тот детей благословит на жизнь совместную и продолжение наших древних родов. Держи. И… благославляю вас с Юлей. Да пусть хранят вас боги наши.

– Спасибо, отец. И тебе, и Кирилл Яковлевичу от нас с Юлей.

Он принял ладанку и спрятал ее в нагрудный карман своего кителя.

Вышла Катерина, а вернее, не вышла, а выплыла. Стройная, как девочка, и совсем молодая в этих полусапожках, с этой накинутой на плечи шалью, смущенной улыбкой и румянцем от волнения, она действительно походила на ребенка, взрослого счастливого ребенка. Видимо, ей тоже нравилось быть красивой и молодой.

– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – Иван дотронулся до ее плеча, погладил волосы. – Очень к лицу тебе, Катя, эти наряды. А на базар все же сходи. Так вот и иди. Купи ребятам что-нибудь сладкое и себе подарок выбери.

Он достал из нагрудного кармана пачку денег, вложил их в руку Катерине и легонько подтолкнул ее к калитке.

«Чего это он так торопит ее, – мелькнуло в голове Михаила. – Наверное, устал в дороге до невозможности, поскорее отдохнуть хочет». Но тут же снова всплыли в сознании и забились, засуматошились слова, сказанные отцом совсем недавно, от которых пробегал озноб по спине и начинало щемить сердце.

Отец испытывающе посмотрел в глаза сыну, кивнул ему ободряюще, а пальцы его рук торопливо расстегивали и снова застегивали ворот гимнастерки.

– Отец…

117