Последний остров - Страница 52

К оглавлению

Юлька лежала на спине, млела под солнцем и чему-то загадочно улыбалась.

– Какой он еще теленочек…

– Ты о чем, Юль?

– Да так… Аленка, тебе нравится кто-нибудь?

– А мне все нравятся! Правда. Но больше всех я люблю маму Катю, своего названого брата Мишу и тебя, Юля.

– Я вредная.

– Выдумываешь ты все. Миша говорил, что ты надежнее любого парня и что с тобой он даже может пойти в разведку.

– Так и сказал?

– Ага.

– Вот дурной… В разведку… Другого дела нет, что ли…

Юлька сунула в рот травинку и зажмурилась. Конечно, если он скажет, она может и в разведку, и хоть на край света. Но лучше сегодня не идти домой, а попроситься к ним с ночевкой в лесничество. На уху. Егорка без конца талдычит, что они у Лебяжьего какую-то сногсшибательную уху готовят. Хорошо бы, да бабушка не отпустит – огород поливать надо, в жарынь такую все в огороде сомлело. Вот если бы он сам позвал, тогда ее ни дед, ни бабка не удержали бы…

На седом стебле ковыля пристроился кузнечик. Он сучил серповидными лапками, стрекотал, перекликаясь с собратьями. В недокошенной кулиге устало просил перепел: «пить пора, пить пора». Ему вторили стеклянными бубенцами жаворонки. И еще сотни звуков, тонких, почти неуловимых, возникали на миг, чтобы тут же влиться в прозрачно-зеленый звон летнего дня.

И вспомнился Аленке радостный день из далекой довоенной жизни. Она выступала на первом в своей жизни концерте для учеников и родителей. Ее мама и папа тоже сидели в зале. Аленка пела одну из маминых песен. Она все песни ее знала. Тогда Аленке долго аплодировали…

Сначала тихонько, потом все увереннее потянулся над луговиной голосок, чистый и светлый:

Ехали казаки
Со службы домой,
На плечах погоны,
На грудях кресты.
Едут по дороге,
Навстречу им отец.
«Здравствуй, мой папаша!» —
«Здоров, сын родной!» —
«Расскажи, папаша,
Про семью мою». —
«Семья, слава Богу,
Прибавилася.
Жена молодая
Сына родила…»

Услышал песню Парфен Тунгусов, осторожно кашлянул в кулак и тихо сказал деду Якову:

– Ишь ты, дело какое, душевно поет.

А Сыромятин порадовался за Тунгусова. Если Парфен песню душой слышит, значит, много еще в нем душевной силы. Это детишкам малым надо солнца да хлеба, да ласки маленько – они и оживают. А коли старому дереву покалечить ветви да корни, оно может и не сдюжить – засохнет. «Шибко помяло на войне Парфена Тунгусова, – размышлял про себя дед Яков, – а ить ничего, оклемался на своей-то земле, потому и польза от него должна быть еще долго».

Когда на луговине разместились зароды и солнце покатилось к вечеру, Мишка с друзьями вернулись в свое лесничество.

На берегу озера Аленка развела костерок, пристроила на таганке котелок с водой, а ребята проверили сети, поставленные утром дедом Сыромятиным.

– Аленка, принимай улов!

Лодка причалила к берегу, и на траве затрепетали караси. Рыбу очистили быстро, втроем-то и делов ничего.

– На первое уха, – сказала Аленка.

– На второе тоже уха, – подхватил Егорка.

– А на третье – еще раз уха! – заключил Мишка и подал команду. – Пока вода закипает, купаться!

Полетели в траву штаны, рубашки, и три фонтана взметнулись над водой. Аленка ничем не уступала ребятам. Она громко хохотала, плавала, проворно ныряла. Толкнула от мостков лодку, ловко прыгнула в нее.

– В атаку! – крикнул Мишка.

Набросились мальчишки с двух сторон. Но кувыркнулся с кормы Егорка, не выдержав качки. Мишка не удержался на носу и тоже полетел в воду. Аленке весело, она хохочет и ждет нового нападения. Но что это? Егорка вынырнул у берега, а где же Мишка? Она беспокойно оглядывается, смотрит в воду и находит его там, в воде. Мишка лежит на дне неподвижно. Он смотрит снизу на Аленку. Весь мир снизу кажется зеленым. И Аленка зеленая. Она машет ему руками, зовет, наверное, сердится. Мишке смешно. Он пускает пузыри и всплывает.

– Шестьдесят пять.

– Чего?

– Шестьдесят пять секунд не дышал, – поясняет Мишка. – Давай колокол делать?

– Давай!

Они сильно раскачивают лодку. Раз! – и лодка вверх дном. А под ней и в самом деле как в колоколе. Смеется, визжит Аленка, и под сводом все гремит оглушительно – это звукам деваться некуда, они теснятся, искажаются, удесятеряются в силе, от чего ребятам хочется еще громче кричать и плескаться. А сами ребята кажутся огненно-красными. Тоже фокус. Вечернее солнце на самом закате, преломляя лучи, окрашивает воду, а она снизу ребячьи тела подсвечивает.

Прячется солнце за горизонт. Егорке не терпится, пробует он из котелка уху, жмурится от удовольствия.

– Готова! Жалко, Юлька с нами не пошла. В жисть ушицы такой не испробует.

– Миша, а почему Юля к нам в лесничество не ходит? – спросила Аленка.

– У нее свое хозяйство. Дед Яков вообще в огород не заглядывает, а бабка не шибко-то проворная стала. Попробуй такой огородище обиходить. В один огуречник сколько воды перетаскать надо. Вот Юлька и вертится там.

Котелок сняли с огня, поставили на траву. Ели деревянными ложками. Потом развернули клеенку с отварными карасями. Что за сказочная еда, эти отварные караси! Ешь их чуть ли не каждый вечер, и все в охотку, не приедаются. А готовить их одно удовольствие, никакой мороки: бросил в воду, посолил, если соль есть, а нет – и так хорошо, сам воздух, дымок от костра вместо приправы.

– Эх, здорово мы на сенометке поробили, – вспомнил Егорка. – И трактор у Жултайки ни разу не поломался.

– У меня мозоли от граблей… – пожаловалась Аленка. – Вот, смотрите.

– Заживут. Не велика беда, – успокоил Мишка. – Вот солдатам из лагеря сегодня не спать.