Последний остров - Страница 84

К оглавлению

– Микентия-то не нашли?

– А где его, сердешного, искать? Полазили-полазили мужики вокруг деревни…

– Чего балаболишь? Откудова мужики у нас взялись?

– С лагерю конвойных Федор пригнал. Человек, пожалуй, с десять было, а то и боле.

– Ну и чо?

– Чо… Пошарили подле дорог да у деревни. А дальше носа не сунешь, сам потеряешься в такой круговерти.

– Жалко мужичонку. До самой тонкости работу крестьянскую понимал. А безотказный до чего был.

– И не говори.

– На конюшне-то, поди, один Егорка теперь?

– А кто же еще? Поматерился Парфен, пожалобился, а никого не сыскал боле.

– Мал еще Егорка. Да и ленивый, паршивец.

– Пошто ленивый? Ничо, управляется. Все лошади ухожены. Парфен нахваливает его.

– Эт пока в охотку. Хотя Михалко тоже его нахваливает. Значит, в отца пошел Егорка. Константин-то уж какой жадный до артельной работы… А Егорке надо будет подмогнуть. Вот как полегчает…

– Помощник из тебя теперича… Сиди уж. Вместо дела только табачищем и способен свет белый коптить. Семью свою скоро по миру пустишь.

Отвернется дед Яков от сердитой жены, укроется лоскутным одеялом, притихнет. Или забудется в тревожном стариковском сне. И поплывут в усталой голове видения. О чем беспрестанно думается, то и видится. Вспоминаются сын и невестка. Весело бывало у них за столом всем-то семейством, все ладно, надежно. Теперь пошатнулась жизнь, накренилась, испробуй удержать… Еще виделась ему степь – голая, продутая всеми ветрами. Там сталкивались несметные полчища железных чудовищ. Там и могилы заброшенные чернели под степным небом. Да ведь и то сказать, кому там ухаживать-то за ними. Поскорее с поганой ордой справляться надо. Тогда уж и могилки вспомним, все до единой разыщем, солдату-защитнику народ русский поклонится и в памяти геройство его сбережет для детей и внуков, чтоб жизнь наладилась краше прежней…

Проснулся как-то Яков Макарович от непонятной тишины, наполнившей горницу. Поднялся, проскрипел половицами и вышел в кухню. В простенке мирно тикали ходики, топилась печь, и в окна врывалось солнце. Со двора доносилась мирная перебранка старухи с Юлькой.

Чего это Юлька не в школе? А, сёдни же воскресенье. Накинул дед Яков дубленый полушубок на плечи, сунул ноги в мягкие пимы и выбрался в сени, оттуда – на крыльцо. Глаза невольно зажмурились от белизны снега и солнца, восходящего в холодном ореоле.

Старик вздрогнул, почувствовал свежесть в воздухе, еле уловимые признаки тепла. Обрадовался: дожил, теперь конец и его хворобе. И решил Сыромятин ехать за сеном, не откладывая в долгий ящик.

Светло и чисто было на соседнем подворье у Разгоновых. Мишка запрягал в сани Игреньку. Катерина развешивала на плетне выстиранное белье. Аленка сбрасывала с сеновала охапки душистого разнотравья и звонко смеялась, видя, как сено падает прямо на рога Пеструхе. Корова шаловливо вертела головой, но не уходила, ей тоже нравилось и солнце сегодняшнее, и что так вкусно пахнет дурманящее сено с лесных луговин.

– Что-то дед Яков сегодня с утра пораньше расшумелся, – сказала сыну Катерина.

К ворчне старика прибился озабоченный голос председателя Парфена Тунгусова:

– Что ты, что ты, Яков Макарыч?! У самих корма вышли. Все тягло с утра отправил на вывозку соломы с полей. Ты уж погоди, как-нибудь вдругорядь…

– А на кой хрен мне вдругорядь, когда счас коровенке жрать нечего.

– У тебя своя коровенка, можешь ее и картошкой аль пойлом каким поддержать. А у меня артельная скотина падает с голодухи. Соображай сам, не глупее, поди, меня-то. Ну ладно, поехал я. Недосуг мне…

Заскрипел под полозьями снег. Потом открылась калитка, и во двор к Разгоновым зашел Яков Макарович.

– Здорово ночевали, соседи, – он в задумчивости остановился подле саней, с надеждой обратился к леснику: – Може, ты меня выручишь, Михаил Иванович? Дай мне Игреньку своего на денек.

– Ты же с болезни еще не оклемался, – удивился Мишка. – И навильника, поди, не осилишь. А мне тоже недосуг. Надо поехать узнать, как там пленные с делянами управляются. Сам-то Ермаков за всем не уследит. Командир он, а не лесной хозяин.

– Вот оказия, – вздохнул Сыромятин. – Сплоховал я ноне, не весь корм вывез осенесь.

– Ну что за беда, – успокоил старика Мишка, – погоди денек-другой, не окочурится твоя коровенка. Возьми вон пока у меня пару навильников, не обеднеем.

– В жисть не побирался и на чужое не зарился, – с сердитой обидой засопел дед Яков.

Катерина строго посмотрела на сына и упрекнула:

– Тоже как Парфен становишься. Нет, чтобы взял да и помог Якову Макарычу.

– Ну, конечно, поможет, – вступилась за Мишку Аленка и съехала по сугробу с сеновала. – Я тоже с вами поеду. Можно? А то уж давно в лесу не была.

– Подсоби, Михаил Иванович. А то запилит меня старуха. И погода на диво…

– Ну что мне с вами делать? – с показной серьезностью вздохнул Мишка. – Делать нечего. Собирайтесь.

Летом дед Яков поставил за Медвежьей балкой небольшой стожок сена. Он его сметал на елани у обгорелой лиственницы. Приметное место, да вот дорогу туда не торили. Потому ехали целиной. Молодой Полкан ошалело носился по лесу, забегал наперед лошади и дурашливо на нее лаял, но сам весело пугался и несся опять в березняк, осыпая снег с пригнутого подлеска.

Мишка всю дорогу ворчал на старика, что угораздило того в этакой дали сено косить. Но Аленка сбивала его с серьезного тона, донимала неожиданными вопросами и звонко смеялась.

На полянах и просеках уже успели наследить зайчишки. Напетляли стежек лисовины. Ровнехоньким бисером прошлись подле кустов осторожные ласки. И все это за одно тихое безветренное утро.