Последний остров - Страница 85

К оглавлению

85

Из-под копыт Игреньки вылетали куропатки и сажен через двадцать снова падали в снег. За ними гонялся Полкан и недоумевал, куда же они так бесследно исчезают, словно растворяются в этой праздничной белизне. Оглушительно хлопая крыльями и поднимая неожиданные фонтаны снега, сверкали на солнце сине-красным опереньем вылетающие из спальных лунок бровастые косачи. Полкан отскакивал в сторону, садился на задние лапы и вопросительно поглядывал на людей: что, мол, все это значит, и почему люди так спокойны, когда тут прямо до жути весело.

Яков Макарович щурился на блистающий снег, довольно поглядывал вокруг и тихо улыбался в бороду. Вот ведь как все складно получилось: погода наконец-то успокоилась, и на подходе весна, он опять в лесу рядом с Михалкой. Это ничего, что сосед ворчит и строит из себя сурьезного мужика, пусть потешит душеньку, ему это на пользу, для взросления. Радовался старик, что они не захватили впопыхах с собою ружья. А птица лесная, она чувствует, с чем люди едут. И вот на тебе, пожалуйста, любуйся за милую душу. Косачи далеко не отлетали, а усаживались на вершины берез и с любопытством поглядывали вниз, вытянув шеи и склонив набок головы.

У обгорелой лиственницы лошадь вдруг заупрямилась, дико всхрапнула и остановилась. Мишке с трудом удалось подвести ее и накрепко привязать недоуздком к сухому стволу.

Вдвоем с Аленкой они быстро очистили снег и смахнули верхний пристывший слой сена, подернутый куржачной изморозью. Мишка стал сбрасывать сено с зарода, а дед Яков укладывать его в розвальни. Аленка успокаивала Игреньку, который почему-то шибко беспокоился, и кричала на Полкана, чтобы он не носился как угорелый и не пугал лошадь.

Когда на сани была уложена добрая половина стожка и Мишка поддевал последний навильник, вилы уперлись во что-то упругое.

– Яков Макарыч, ты что здесь упрятал?

– И в мыслях не было. Може, забыл что ненароком.

Стали разгребать сумет и ахнули: привалившись к стожку, сидел уснувший морозным сном Микентий Бесфамильный.

– Эх, Микентий… – Яков Макарович стянул с головы шапку, опустился на колени. – Без оглядки ты жил на земле, легкую и смертушку себе отыскал.

Мишка тоже стянул с головы треух. Он со страхом глядел на Микентия, узнавая и не узнавая его, будто и не был тот никогда живым, а всегда был вот таким, с застывшими глазами, словно вытесанным из ледяного камня.

– Как же он здесь очутился? – охриплым от испуга голосом спросил Мишка.

– Парфен сокрушался, что корил почем зря Микентия-то. Дак он всех подряд теперича матерщиной обхаживает. Микентий, видать, совестливей других оказался, отправился сено искать, а себя потерял насовсем.

– Нет, дядя Парфен тут ни при чем, – сказала Аленка и осеклась, испугалась страшной мысли.

– Знамо дело, ни при чем, – согласился дед Яков. – Однако был человек – и нету его. Все мы, человеки, виноваты друг перед дружкой. Только вина эта по-разному каждым понимается…

Аленка не могла согласиться с Яковом Макаровичем. Это она и только она виновата в смерти Микентия, это она уговорила его сделать Анисье подарок, а он с радостью согласился. Такой уж был человек Микентий. Теперь вот нет его. И никогда не будет. А она будет еще долго жить на земле. И Анисья будет жить. И Михалко. Но как же теперь Аленке смотреть в глаза людям? Как она будет смеяться, чему-то радоваться, кого-то любить, когда толкнула, хоть и ненароком, человека на верную смерть? Казалось ей в эти горькие минуты, что никогда не забудет смерть Микентия Бесфамильного, что не сможет жить без вины среди людей наравне со всеми.

Так ей казалось.

А вот Анисья Князева, когда Аленка рассказала ей всю историю, не стала казниться, только задумчиво помолчала, глядя куда-то вдаль, может, давнее что вспомнила, и тихонько сказала: «Вот дурачок». Сказала, будто камень с души сняла. А как поправилась маленько, снова пошла работать на почту. Через неделю-другую еще одну заботушку на себя взвалила, в колхозе стала посыльной при конторе. Работа эта неблагодарная, никто на нее не соглашался, ведь через посыльного и людей на колхозную работу определяли, и к налоговому агенту вызывали, и агитировали на займы, да и в самой конторе приборку сделать надо. Беспокойно, хлопотно, зато все время на людях. Это Анисье как раз и подходило.

Глава 22
Не согреши

Течет речка Полуденка, течет месяц-другой, вот уж и зиму переломила, а не издержалась, наоборот, окрепла к весне и в половодье спрямила местами русло, укрепила берега, заставила поверить в свое появление. По дороге из Нечаевки за Полдневое на хутор Кудряшевский и в деревню Золотово даже пришлось строить два мостика.

Нечаевский лесник и колхозный конюх ладили их. Неказистые получились мосты, не для тракторов, однако леспромхозовская полуторка пролетала по ним уверенно.

Возле истока, как просил Парфен Тунгусов, Мишка сделал лавочку. Сделал с таким расчетом, чтобы за спиной оказались ели, а глазам открывался широкий простор: озеро Полдневое, береговая подкова с деревней Нечаевкой, дальние леса и грейдерная дорога на Юргу. Слева, на увальном полуострове, плыл над водой хутор Кудряшовский, а за ним в бело-зеленом березовом окружении всплывала деревня Золотово. Но самое главное, конечно, исток речки Полуденки. Полая вода по весне так рванула из озера, что в начале бывшего Заячьего лога выбился порядочный омуток. Так что с самых первых своих шагов Полуденка обзавелась всем, что полагается каждой давным-давно протекающей речке или речушке.

И пошла жизнь своим чередом: быстро спала весенняя вода, успокоились, зазеленели прибрежные камыши на озере Полдневом, вывели и вырастили в их укрытии свое крылатое потомство чирки и кряква, гагары и дымчатые чайки… А там потянулась длинная ненастная осень. А за нею снова зима, еще длиннее, с крутыми морозами, да такими, что и Полуденка притихла в укрытии тонкого льда в ожидании новой весны.

85